KnigaRead.com/

Марина Алиева - Жанна дАрк из рода Валуа

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Марина Алиева, "Жанна дАрк из рода Валуа" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

– Любовь к ближнему не может быть всеобъемлющей, – пояснял он со слабой улыбкой. – Не верьте тому, кто говорит, будто познал это великое чувство, доступное одному лишь Богу. За свою жизнь я не любил очень многих и даже не пытался их полюбить, потому что к этому себя принудить невозможно. Но, послав нам Иисуса, Господь воззвал к состраданию, которым любовь возмещается. Сострадая – понимаешь, понимая – прощаешь, а прощая – примиряешься. В этом и состоит истинный смысл того смирения, которое мы ошибочно принимаем за слабость… Вы, сын мой, наверное думаете, что я боюсь смерти? Но я примирился даже с ней, потому что понял высокий смысл ухода из жизни. И вы, в свое время, тоже примиритесь, если, конечно, научитесь воспринимать каждый шаг своей жизни, и даже самую смерть, как шаги на пути познания Божьего замысла…

О смирении, понимании и милосердии они говорили очень много и очень познавательно для преподобного Экуя. И, когда епископ умер, преподобный тихо закрыл глаза на просветлённом лице, не искаженном последними муками, и перекрестился без слёз, зная, что отлетевшая душа давно уже покоится в мире.

Целый год после этого вспоминал Экуй свои беседы с Жаном де Летра, готовясь понимать, прощать и сострадать. И даже желал, чтобы Господь послал ему достойное испытание, чтобы проверить прочность своих убеждений. Но действительность оказалась куда сложнее. Новый Бовесский епископ быстро развеял благостные заблуждения о понимании и доказал, что не только полюбить можно не всякого, но и понять…

Впрочем, начиналось всё не так уж и плохо. Смирный вид монаха, который был всего-навсего чтецом при прежнем епископе, обманул Кошона своей покорностью и обещанием преданности, если чтеца повысить, скажем, до писаря, а потом и до секретаря. Повышение произошло стремительно, но произвело эффект обратный тому, который ожидался. Преподобный Экуй был неглуп. И, получив доступ ко всем делам нового епископа, быстро разобрался, что сострадать тут нечему, понимать – сродни преступлению, и, как всё это прощать – неизвестно!

Когда обнаружилась пропажа короны Капетингов из хранилища в Мондидье, наказаны были все, кто подвернулся под руку, и без особых разбирательств.

– Меня совершенно не заботит, кто из них виновен, а кто нет, – надменно выпятив губу, заявил Кошон преподобному, явившемуся просить за дядю. – Я бы мог простить пропажу своей собственности, но собственность диоцеза есть собственность короля, которому я служу, поэтому наказаны будут все, без исключения.

Осуждённых церковников, среди которых были и очень старые люди, прогнали по улицам города босыми, с головами, посыпанными пеплом, а потом заставили замаливать свой грех, стоя коленопреклоненными на холодных плитах церкви целые сутки. Когда же сутки прошли, осужденных изгнали из города.

Преподобный Экуй изо всех сил старался понять и простить. Но, вместо этого, обнаружил в душе зародыш нового, неудобного чувства, которое, словно острый шип, кололо, не мешая только одному – состраданию изгнанным. Это чувство выросло ещё больше после изгнания в Женеву слишком милосердного Куртекуиса, потом укоренилось и стало разветвляться после каждого сданного города, разорённого аббатства или монастыря потому, что занимаясь делами Кошона, преподобный прекрасно знал всю подноготную каждой сдачи и каждого разорения.

Послушно, но уже не смиренно, составлял он списки награбленного и, делаясь всё более бесстрастным, хмуро наблюдал за кончиком пера, подчеркивающим то, что следовало перенести в кладовые епископа…

Ненависть!

Имя нового чувства определилось после сдачи Мо, когда на пыльной улице, среди сгоревших домов и трупов людей, умерших от голода, Монмут решал судьбы тех, кто остался жив… Монахов привели последними. И даже те, кому уготовано было повешение, пали на колени, моля о милости для этих троих. Сами же они ни о чём не просили и не было ничего героического в этих трёх человеческих остовах, еле держащихся на ногах… Если бы не взгляд.

Так смотрел когда-то прежний епископ Бовесский, когда говорил о своём понимании смирения. И смертельно уставшеё лицо Монмута дрогнуло. Что-то беспомощное промелькнуло в его глазах отголоском последнего крика о милосердии.

«Я благословлю службу тебе, если ты их помилуешь», – подумал преподобный, задерживая дыхание, чтобы не спугнуть готовые сорваться с губ Монмута слова.

Но тут вперед вылез Кошон со своими обычными речами об оскорблении королевского величия, и момент был упущен.

– Делайте с ними то, что считаете нужным, – поморщился Монмут, разворачивая коня.

Суд закончился. А в душе преподобного не осталось ничего, кроме пышно цветущей ненависти. «Ненавидеть, значит признавать в другом существование наихудших пороков. Признавать это, значит желать отомстить за всё сотворённое зло. А предаваясь отмщению, становишься таким же, ненавидимым… Что ж, я и стану! Милосердие и сострадание защитить себя не могут, но кто-то должен противостоять этому злу!»… Экуй в последний раз вспомнил слабую улыбку монсеньора де Летра и его слова о прощении и понимании, и в последний раз улыбнулся своим давним, наивным убеждениям. Больше он это вспоминать не будет! Он всё решил, и безжалостно растоптал в своей душе то, что могло принести ей мир и спасение.

С тех пор, бесстрастный и хмурый, Экуй ждал только подходящего случая. О делах Кошона с герцогом Бургундским он знал только в общих чертах, потому что вплотную к этим делам не подпускался никто. Но, когда епископ послал его за картами и документами, отложенными в специальный походный сундучок, Экуй сначала просмотрел их сам, а потом, ни в чём не сомневаясь, свернул и положил в карман всего один листок, исписанный рукой Кошона. Даже если пропажу заметят, всегда можно сказать, что листка этого и не было. И пусть докажут, что он его взял! Берут обычно то, что нужно, от чего можно получить выгоду, а какая может быть выгода от этого листочка секретарю епископа – члена королевского совета, обласканного всеми правителями, кроме одного, весьма сомнительного, служить которому сейчас совсем не выгодно? Нет, Кошон своего секретаря в краже не заподозрит. Скорее подумает, что листок затерялся во время маленького происшествия по дороге в Амьен, когда его карета завалилась на бок. Тогда много вещей рассыпалось…

А дальше… Дальше оказалось ещё проще!

Как только стало известно, что монсеньор епископ собирается хлопотать о сдаче Кротуа и снова собирается в дорогу, Экуй купил у знакомого лекаря снадобье, от которого слёг, как будто, в горячке. Охая и морщась, он пообещал Кошону догнать его, как только почувствует себя лучше. Но, едва весь епископский кортеж скрылся из вида, преподобный поднялся и стал собираться сам. Свою походную суму он набил всяким ненужным тряпьём, чтобы выглядела соблазнительно наполненной, надел заметный зеленый плащ с гербом епископа поверх теплого, неприметного, серого, и, дождавшись следующего дня, выехал из городских ворот, стараясь казаться совсем больным, и в такое время, когда его могло увидеть, как можно больше народу.

Проехав несколько сот лье, Экуй сбросил зеленый плащ, закопал подальше от дороги тряпьё из своей сумки, а саму сумку, надорвав и измазав кровью из безжалостно надрезанной руки, бросил рядом с плащом. Притоптал вокруг землю так, как это бывает на месте драки, а потом, взобравшись на коня, поскакал в сторону Бурже, моля Господа о том, чтобы оберёг от шатающихся наёмников и обнищавших крестьян, чьей жертвой должен был считать его отныне епископ Кошон.

– Сударь.., сударь, очнитесь! Кто вы такой, и что вам угодно?

Голос заставил Экуя вздрогнуть. Средних лет дама, явно из числа фрейлин герцогини Анжуйской, смотрела на него вопросительно и сердито. Кажется, он заснул, дожидаясь внимания к свой персоне, и теперь выглядел не понимающим, где и зачем находится.

– Простите… Я слишком долго сюда добирался.., – пробормотал Экуй.

Вытащил из-за пазухи драгоценный листок, уже изрядно измятый, и протянул фрейлине.

– Прошу вас, мадам, отдайте это её светлости. Если герцогиня захочет меня после этого принять, я дождусь и всё о себе расскажу. Если нет – ждать мне больше нечего и называть себя незачем.

Он проводил глазами листок, уносимый фрейлиной, и впервые за всё последнее время, подумал, что сведения, ради которых так рисковал, могут здесь никого не заинтересовать. Или понадобятся более подробные разъяснения о делах Кошона с герцогом Бургундским, дать которые он бы не смог, даже при полной готовности вспомнить каждое услышанное слово. Преподобный принялся в тысячный раз перебирать в уме всё то, что затвердил по дороге, пока восстанавливал в памяти дела Кошона за последний год, но не успел перечислить и половины, как вернулась фрейлина, которой он передал листок.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*